Любовь в рассказах Куприна и Бунина

Куприн («Гранатовый браслет, 1910) и Бунин («Темные аллеи», 1938) пишут о постоянстве в неразделенной любви. Желтков, конторский служащий, в течение восьми лет страстно любит княгиню Веру Шеину  без всякой надежды на взаимность. Их непреодолимо разделяет социальное положение и то, что Вера замужем. Эта всепоглощающая любовь делает для Желткова невозможным устроение собственной семейной жизни. Когда он узнает, что не сможет более писать Вере редкие письма и издалека видеть ее, он кончает жизнь самоубийством.   

Герои рассказа Бунина тоже разделены социальным положением. Он – генерал, она – бывшая крепостная, служившая в господском доме. Будучи старше ее на десять лет, Николай Алексеевич после краткого бурного романа бросил свою 18-летнюю возлюбленную. А Надежда так любила его, что оказалась не в состоянии впоследствии выйти замуж, устроить свою судьбу. Как и Желтков у Куприна, она принесла свою жизнь, чувства, возможное супружество и родительство в жертву какому-то идеальному фантому, призраку прошлого, мимолетной иллюзии счастья: «Сколько не проходило времени, все одним жила. Знала, что давно нет вас прежнего, что для вас словно ничего и не было, а вот…» Хотя, в отличие от Желткова, Надежда не кончает жизнь самоубийством, она признается: «Сколько раз я хотела руки на себя наложить от обиды от одной, уж не говоря обо всем прочем». Но она живет и даже успешно устраивает свои дела: содержит опрятную гостиницу и дает деньги в рост. Но обманувшего ее возлюбленного она «не простила».

Может быть, поэтому, по какому-то закону мировой справедливости, семейная жизнь Николая Алексеевича складывается неудачно. Страстно любимая жена изменяет ему, а сын не оправдывает его надежды. Поэтому уже в старости он понимает, что Надежда дала ему «лучшие минуты жизни». К сожалению, эти «лучшие минуты» не сделали его самого лучше. И в старости он пытается отгородиться от бесчестного прошлого маской циника: «История пошлая, обыкновенная». Он стыдится своего признания Надежде, сделанного в минуту потрясения от неожиданной встречи: «Думаю, что и я потерял в тебе самое дорогое, что имел в жизни». Но уже на пути с постоялого двора мелькнувшая было тень раскаяния навсегда покидает его, и вновь звучит голос холодного рассудка: «“Что, если бы я не бросил ее? Какой вздор! Эта самая Надежда не содержательница постоялой горницы, а моя жена, хозяйка моего петербургского дома, мать моих детей?” И, закрывая глаза, качал головой». Как и в рассказе Куприна, социальное положение заведомо исключает здесь возможность семейного счастья. Поэтому и Надежда, и Желтков оказываются в положении жертв и заложников своего чувства, их жизнь оказывается лишенной созидательного начала.

В отличие от Николая Алексеевича, княгиня Вера счастлива в браке. Ее муж, князь Шеин, искренно любит ее (несмотря на бедность, устраивает обед в честь ее именин и дарит жемчужные серьги). Узнав о существовании у жены поклонника, он не устраивает ей сцен ревности: таково доверие и уважение, с которыми он относится к жене. С Желтковым князь Шеин, в отличие от своего шурина, обращается деликатно и мягко. Интересно, что супруги испытывают одинаковые чувства к этому человеку, непрошено вторгшемуся в их жизнь. «Мне жалко этого человека», - говорит князь Шеин. Вере тоже «жалко этого несчастного». Такое единство в чувствах и мыслях говорит об особой близости супругов друг к другу, об их истинной любви.  

Правда, истинной любовью в рассказе устами Аносова называется чувство Желткова к Вере – «настоящей, самоотверженной, истинной любовью», «о которой мечтает каждая женщина», «которая повторяется только один раз в тысячу лет». А об отношении Веры к мужу сказано, что ее «прежняя страстная любовь» «давно уже перешла в чувство прочной, верной, истинной дружбы».  Но именно такое взаимное чувство супругов и можно назвать подлинной самоотверженной любовью, а не ту книжную романтику, о которой рассуждает Аносов, «слезами обливавшийся» над «Манон Леско» и уверенный, что любовь обязательно «должна быть трагедией».

Судьбу Желткова и героев рассказа Бунина, действительно, можно назвать трагедией, поскольку это неоправданная и непоправимая трата драгоценного дара жизни и любви.  Такая любовь делает Надежду и Николая Алексеевича несчастными и приводит Желткова к самоубийству.  

"Гранатовый браслет"

Грустная история. С одной стороны, действительно, - редкая способность к самоотверженной и постоянной любви, как бы без тени эгоизма. По крайней мере, так, наверное, хотел показать Куприн... (Хотя, здесь вопрос - что несут эти письма (вопреки запрету Веры писать) и браслет замужней женщине? - Смущение и разлад. Так что, действительно ли любит Веру и так ли самоотвержен Желтков?..) Но с другой стороны - все это производит тягостное впечатление. Потому что это - болезнь души. Такое чувство, как у Желткова, с его интенсивностью и постоянством, должно иметь соответствующий себе объект - Бога. Когда же оно направлено на ограниченного человека, - это производит впечатление не просто глупости и нелепого куража (как в двух историях генерала Амосова) - а кощунства. "Да святится имя Твое", обращенное к человеку - это идолопоклонство, это отвержение Бога, это неосознанный (или осознанный?) сатанизм. Здесь есть что-то зловещее и темное, какие-то очень мрачные глубины. Самоубийство - закономерное завершение этого пути. Желтков мог бы стать святым, если бы любил Бога так, как любил своего идола. Здесь же какой-то выстрел мимо цели, неоправданная и непоправимая трата драгоценного дара жизни, любви, духа. Наиболее чуткие и живые души в рассказе (Амосов, Вера, князь Шеин) тоскуют по истинной любви, понимают ее необходимость для человека как духовного существа. Но в какой-то ограниченности духовного кругозора, слепоте, мечтательности принимают за нее то, что по сути является преступлением, самоубийственным надругательством над духовной природой человека... Наверное, это не то, что хотел сказать Куприн. Но это то, что у него получилось - трагедия человека как духовного существа, живущего вне Бога, тоскующего по божественной любви и находящего ее суррогаты на земле - с катастрофическими для себя последствиями.

Роковой выстрел: неизбежность или случайность? ("Бесприданница")

Трагедия, описанная А.Н. Островским в пьесе «Бесприданница», имеет много причин, внешних и внутренних.

Ко внешним относятся невыносимые условия жизни в благородном обществе города Бряхимове для человека такого склада, как Лариса.

В окружении Ларисы все измеряется деньгами. «Хорошо тому, Василий Данилович, у кого денег-то много», — говорит Кнуров Вожеватому. Позже Кнуров скажет: «Для меня невозможного мало». Паратов еще более откровенен: «У меня, Мокий Парменыч, ничего заветного нет; найду выгоду, так все продам, что угодно».  Теперь он дорого «продает свою волюшку», женясь на богатой девушке, которую Огудалова полушутя называет «покупательницей». Все окружающие Ларису воспринимают брак только как выгодную сделку. «Сколько приданных, столько и женихов, лишних нет — бесприданницам-то и недостает», — говорит Вожеватов. В этом смысле название пьесы «Бесприданница» характерно: именно так, через имущественное положение, определяют человека в бряхимовском обществе.

Помимо корысти, в этом обществе царствуют ложь и лицемерие. Кнуров и Вожеватов с утра пьют шампанское из чайного сервиза —  «чтоб люди чего дурного не сказали». Циничный Паратов говорит Ларисе высокопарно: «Я человек с правилами, брак для меня дело священное».  Позже он будет ее убеждать: «Я еще не совсем опошлился, не совсем огрубел; во мне врожденного торгашества нет; благородные чувства еще шевелятся в душе моей». Но незадолго до этого он с усмешкой рассказывал Вожеватову: «Ведь я было чуть не женился на Ларисе, — вот бы людей-то насмешил! Да, разыграл было дурака». Свое поведение с Ларисой он объясняет ей так: «Угар страстного увлечения скоро проходит, остаются цепи и здравый рассудок…»

Корысть и лицемерие свойственно не только богатым, но и бедным. Карандышев пытается обмануть себя и Ларису: «Вы оценили меня и поверили в искренность моих чувств». Но на самом деле Лариса ему нужна, чтобы «почувствовать всю приятность» его положения: «теперь я хочу и вправе погордиться и повеличаться». В качестве мотива своего сватовства он, не стесняясь, называет самолюбие. Карандышева, как и остальных, заботит только видимость, и он просит Ларису скрывать горькую для него правду: «Пусть хоть посторонние-то думают, что вы любите меня, что выбор ваш был свободен». При этом Карандышев не прочь произнести высокие слова, обличая других. О Паратове он говорит: «Промотавшийся кутила, развратный человек, и весь город рад. Хороши нравы!» На Ларису Карандышев, как и другие, смотрит как на имущество, на вещь: «Вы должны быть моей… Так не доставайся ж ты никому!» — таковы его слова перед выстрелом.

Ларисе чужды подобные взгляды и отношения. Причем, это понимают и окружающие: «Не глупа, а хитрости нет, не в матушку. У той все хитрость да лесть, а эта вдруг, ни с того ни с сего, и скажет, что не надо», — говорит о Ларисе Вожеватов. Вот мнение Кнурова: «Ведь в Ларисе Дмитриевне земного, этого житейского нету. Ну, понимаете, тривиального, что нужно для бедной семейной жизни… Ведь это эфир… Она создана для блеску». Будущее Ларисы с Карандышевым Кнуров представляет так: «В нищенской обстановке, да еще за дураком мужем, она или погибнет, или опошлится». И в другом месте: «Бедной полумещанской жизни она не вынесет». Вожеватов на это отвечает: «А я так думаю, что бросит она его скоро».

Между тем, Лариса смотрит на брак как на «неразрывные цепи». Предложение Карандышева она принимает от отчаяния, но добросовестно пытается научиться его «если уж не любить, так хоть уважать». В этом браке она ищет спасения от постоянных унижений «бесприданницы»: «Я думала, что семейные обязанности наполнят мою жизнь и помирят меня с ней»; «Если бы я не искала тишины, уединения, не захотела бежать от людей — разве бы я пошла за вас? … Меня манит скромная семейная жизнь, она мне кажется каким-то раем».

Но в браке Лариса ищет прежде всего любви. В отличие от всех окружающих, она испытывает потребность в любви и способна самозабвенно любить. Об этом мы узнаем сначала от Вожеватова: «А уж как она его [Паратова] любила, чуть не умерла с горя. Какая чувствительная! (Смеется.) Бросилась за ним догонять, уж мать со второй станции воротила».  Паратова Лариса называет «идеалом мужчины» и признает его полную власть над собой: «Да разве можно его не послушать?.. Да разве можно быть в нем неуверенной?.. Довольно одного его взгляда». «Вы — мой повелитель», — говорит она Паратову.

Лариса — чувствительная и ранимая натура. По ее словам, «Каждое слово, которое я сама говорю и которое я слышу, я чувствую. Я сделалась очень чутка и впечатлительна».  Поэтому она так остро и мучительно переживает свое положение, и так нуждается в любви и поддержке. «Поддержите меня, мне нужно ободрение, сочувствие; отнеситесь ко мне нежно, с лаской! Ловите эти минуты, не пропустите их!» — взывает она к Карандышеву. «Я прошу только пожалеть меня, — обращается она к Вожеватому. — Ну, хоть поплачь со мной вместе!». И в ответ слышит: «Не могу, ничего не могу».

 Действительно, Ларису в пьесе никто не любит. Огудалова говорит дочери: «А кому нужно, что ты терзаешься». Вожеватов, по его признанию, в себе «совсем не замечает» того, «что любовью-то называют». Паратов от скуки ставит эксперименты: «Меня интересуют чисто теоретические соображения. Мне хочется знать, скоро ли женщина забывает страстно любимого человека…» Когда Лариса соглашается ехать с ним «за Волгу», Паратов произносит бездушные, фальшиво-восторженные слова: «Очаровательное создание! Повелительница моя!», а позже в ответ на ее отчаянные слова о самоубийстве холодно бросает: «Какая экзальтация!» В отношении к Ларисе Карандышева преобладает самолюбие, и Лариса говорит: «Вы только о себе! Все себя любят! Когда же меня-то будет любить кто-нибудь?».

В атмосфере такого бессердечия Лариса чувствует себя глубоко несчастной. «Я ослепла, я все чувства потеряла, да и рада. Давно уж точно во сне все вижу, что кругом меня происходит…».  Поэтому Лариса ищет возможности уехать и часто говорит об этом: «Мне так хочется бежать отсюда»;  «Надо бежать и из дому, и даже из городу»; «Бежала б я отсюда, куда глаза глядят»; «Нет, уехать надо, вырваться отсюда»; «Но пусть там и дико, и глухо, и холодно; для меня после той жизни, которую я здесь испытала, всякий тихий уголок покажется раем». Но Карандышев уезжать не спешит, и Ларисе «тяжело, невыносимо тяжело»…

В ситуации такой безысходности смерть кажется Ларисе благом. Образы смерти присутствуют в пьесе с начала и до конца. Лариса смотрит вниз с обрыва: «Тут верная смерть». Ее будущее с Карандышевым, по словам Кнурова — «Зачахнуть, а потом, как водится, — чахотка». «Доведете вы меня до погибели, — говорит Лариса матери и жениху. — Топите вы меня, толкаете в пропасть!» По насмешливой формулировке Паратова, оказавшейся пророческой, ревность Карандышева — «вероятно,… что-нибудь очень ужасное». Карандышеву зараженный пистолет — «пригодиться может». «Или тебе радоваться, мама, или ищи меня в Волге», — говорит Лариса матери. И позже: «Для несчастных людей много простора в божьем мире: вот сад, вот Волга. Здесь на каждом сучке удавиться можно, на Волге — выбирай любое место»… И, наконец, — «Кабы теперь меня убил кто-нибудь…» После выстрела она «нежно» говорит Карандышеву: «Милый мой, какое благодеяние вы для меня сделали!.. Ах, какое благодеяние…» В последних словах Ларисы звучит признание неизбежности и даже оправданности своей смерти: «Вам надо жить, а мне надо… умереть…» Итог своей жизни и суть своей трагедии Лариса выражает в словах: «Я любви искала и не нашла. На меня смотрели и смотрят как на забаву. Никогда никто не постарался заглянуть ко мне в душу, ни от кого я не видела сочувствия, не слыхала теплого, сердечного слова. А ведь так жить холодно…»

Таким образом, выстрел Карандышева стал неизбежностью, вызванной, с одной стороны, страстями себялюбия и корысти, а с другой — душевным складом Ларисы, делающим невозможным ее существование в среде окружающих ее людей.     

 

   

Сон Татьяны

В сне Татьяны много фольклорных мотивов. Еще до изложения сна про Татьяну говорится, что она «верила преданьям» и что ее «тревожили приметы». Татьяна суеверна, причем суеверия в основном наполняют ее страхом и тревогой («предчувствия теснили грудь», «она дрожала и бледнела», «в смятенье торопилась», «ждала несчастья»). Перед тем, как увидеть сон, Татьяна гадает и собирается ворожить в бане (единственном теплом помещении, где не было икон), но только страх ее останавливает. Сон как бы является продолжением того, что происходит наяву.

Татьяне снится, что она идет ночью в лес. Цель ее похода не называется, но она идет по своей воле, даже охотно, во всяком случае, сначала. Кругом «мгла» и снежные сугробы – образы неоформленной стихии, хаоса. Ей нужно перейти «шумящую пучину», «кипучий, темный и седой / Поток, не скованный зимой» - еще один образ стихии, но одновременно и символическая граница между двумя мирами, перейдя которую, обратного пути нет. Эту «досадную разлуку» преодолеть ей помогает медведь – еще один представитель хаоса. Зверь-помощник, зверь-слуга – обычная фигура в сказках. Но здесь медведь превращается в «несносного лакея», он уже как бы преследует Татьяну. Перейдя ручей-границу, Татьяна все больше теряет свободу воли, становится пассивной жертвой насилия. Она вязнет в снегу, деревья цепляются суками ей за шею, вырывают из ушей золотые серьги, в снегу остается ее башмачок, платок… Она постепенно теряет все признаки цивилизованности, культуры, порядка. Наконец, она падает в снег, и далее ее несет медведь. Это уже крайнее проявление пассивности («она бесчувственно-покорна, / Не шевельнется, не дохнет»). 

     Медведь (образ темной силы) приносит Татьяну на пир нечисти, причем главным здесь оказывается тот, кого страшный медведь назвал «мой кум», тот, кто сам «мил и страшен» Татьяне – Онегин.  Это придает Татьяне смелости, и она впервые после встречи с медведем опять проявляет активность: сама отворяет дверь, чтобы преодолеть очередной порог.  То, что ее изначально влекло ночью в лес, то и теперь влечет в еще более страшное место - в общество  «чудовищ», «шайки домовых», «адских привидений». Но, как и в прошлый раз, преодоление порога приводит Татьяну к полной потери свободы: она «силится» бежать и кричать, но не может. Более того, нечистая сила, указывая на нее, кричит «мое!» (я не «моя!»), то есть, здесь Татьяна уже превращается из личности в «вещь». Точно так же обозначает ее и Онегин: «Мое! – сказал Евгений грозно», после чего «увлекает» Татьяну в угол и «слагает» на шаткую скамью, что опять подчеркивает ее пассивность, бессилие и положение жертвы. Облик Онегина при этом отмечен чертами  демонизма и безумия («взорами сверкая», «дико он очами бродит»). 

То, что должно было теперь произойти «во тьме морозной», предотвращается вспышкой света, появлением Ольги и Ленского (сестры и друга) и пролитием крови Ленского.  Страшное и роковое событие, предопределенное устремленностью Татьяны в ночной лес, неожиданно приобретает другую форму, но не менее страшную. 

Сон Татьяны, таким образом, является продолжением событий, происходящих «наяву» и одновременно сам предсказывает дальнейшие события романа.       

Природа человека

При чтении "Архипелага ГУЛаг", подробностей об Освенциме мучает вопрос: "Как?!" Как такое могло произойти? Как человек дошел до такого? И, конечно, решительно-негодующее "Это не должно повториться!" Но из ответа на вопрос "как?" следует, что повториться и может, и даже "должно". Потому что ответ прост: причина - "человеческая природа", точнее, ее глубокая поврежденность грехом. Настолько глубокая, что Бог воплотился и умер, чтобы ее исцелить. Грех побеждается только благодатью Божией. Пока люди молятся, Бог помогает им побеждать страсти (гордость, зависть, сребролюбие, похоть...) Когда человек перестает молиться, страсти побеждают его и делают своим рабом. Когда таких рабов страстей становится много, среди них находятся такие, кто подводит под их жизнь идейную базу, чтобы было не так обидно. Рабство страстям возводится в норму, в закон. Потому что, например, "Бога нет". Или: "Грабь награбленное". Или: "Германия превыше всего". Эти идеи находят живой отклик, потому что льстят страстям. Когда носители таких идей приходят к власти в стране, эти порочные принципы закрепляются законодательно, и начинается принуждение к ним и тех, кто им не сочувствует... Греховные страсти порождают действия, действия - идеи, а идеи оправдывают и пропагандируют дальнейшие действия. Здесь количество переходит в качество, и на земле воцаряется ад.

Эллинизм

В Новую эру страстное увлечение античностью (как у некоторых ренессансных гуманистов или английских романтиков (Шелли, Китс)) производит странное впечатление - какой-то умственной ограниченности, ребячливости, незрелости ума и сердца. Я имею в виду, конечно, поиск и якобы обретение в античной мифологии, философии, поэзии высших и абсолютных смыслов, ответов на последние вопросы бытия. Интересно, что такая творческая установка почти не порождает шедевров, приводит к эстетизму. Гораздо плодотворнее применение античных художественных и поэтических форм для выражения смыслов, открытых христианством. Трагедии Шекспира, эпическая поэма Милтона, творчество Микеланджело, Рафаэля - тому примеры.

Диккенс и готика

Интересно, какова цель вставных готических историй, рассказанных или прочитанных персонажами "Пиквикского клуба"? Они возникают в веселом романе регулярно, как верстовые столбы...